...Тишина. Тут шевеление, шорох, шум — и заходит. Но как-то ничего, жаром не обдает, в холодный пот не бросает, гром не гремит. Просто становится весело. Потому что входит молодой семидесятивосьмилетний Далай-лама, говорит: «Хеллоу!» — и смеется. Смеется заразительно, вот потому и весело.

— Мои друзья, когда мы с ними встречаемся, говорят, что мне больше шестидесяти не дать. Я знаю, что многие женщины пользуются... этой, как ее... (поворачивается к секретарю: «Как там? А!») косметикой! Хе-хе. Надо контролировать свой ум, тогда и тело будет в порядке.

Это он так завершает свой пространный, перетекающий из одной темы в другую ответ корреспонденту РИА «Новости» на вопрос о Сирии. Наступает моя очередь. Я сажусь в кресло. В общем, накануне бессонной ночью я решил спросить его... про добро. Просто я заметил, что про добро его не спрашивали вообще ни разу. Про зло и злобу спрашивают каждый раз. Я эту сценку, повторяющуюся из интервью в интервью, и так наизусть знаю. Происходит это каждый раз примерно так:

— Ваше Святейшество, а вы когда-нибудь (хитрый взгляд) злитесь?
На лице корреспондента, как прыщ, выскакивает каверза. Эк я его. Если злится, какой же он буддист!
— Злюсь, конечно.
— Вы? (Неподдельно.) Злитесь? И когда же?
— Когда задают дурацкие вопросы.
Заразительный смех, восемнадцатый кегль острых вопросов на листочке у корреспондента съеживается в мелкий курсив.

Смех Далай-ламы — это отдельная история. У него их много разных: звонкий, клокочущий, хрюкающий, отбойный, хихикающий, хехекающий. Но от всех от них хохочешь сам, и не потому, что «старший смеется», а потому, что становится неудержимо весело, говорю же. В общем, какие тут вопросы о злобе.

И вот мудрейший наставник хитро подхватывает мой вопрос, двумя отточенными фразами переформулирует его сам для себя и сам же отвечает — так, что ответ уже никакого отношения к вопросу не имеет.

— Ваше Святейшество, многие люди, так случается, думают, что делают добро, а на самом деле причиняют вред. Ну, знаете, как бывает. Хотят помочь человеку и рушат его жизнь. Хотят сделать для страны хорошее что-то и делают только хуже. Все ж хотят делать добро. Только по-разному его понимают. А что, по-вашему, это такое?

— Я всегда говорю: мы — социальные животные. Вот посмотрите на пчел, которые делают мед. Или на муравьев. У них нет ни религии, ни законодательства. Но природа так их создала, что отдельные существа всегда будут зависеть от общества. И мы — такие же социальные животные. Просто иногда умненькие. Порой даже слишком.

Мы все время твердим: я, я, я, я. Между тем забота о ближнем в нас заложена биологически. Нет, вы не подумайте, эгоизм — это нормально. Но от глупого эгоизма одни проблемы. А мудрый эгоизм — это когда мы заботимся не только о себе, но и о других, потому что знаем, что социальные животные и что наша жизнь зависит от жизни других. Ну давайте думать только о себе и еще вдобавок заставлять всех танцевать вокруг себя.

Мы ж так всех друзей растеряем. А тут логика простая. Друзья нам нужны. От искренности идет ощущение заботы. От этого ощущения — доверие. Доверие рождает дружбу. Дружба — основа гармонии. Только так мы и можем развиваться.

Вот смотрите, взять хотя бы меня. Я — буддист. Мало того, я — Его Святейшество Далай-лама. Я — очень особенный... Если я вот так буду о себе думать, я сам помещу себя в тюрьму. Тюрьма будет называться «Институт Далай-лам». Поэтому нечего себе врать: я такой же, как все. Просто один из семи миллиардов. Вообще ничего особенного ни ментально, ни эмоционально, ни физически. Как только начинаешь отделять себя от других, тут же появляется масса проблем. Автоматически. Ты страдаешь. Нарастает чувство превосходства. Отсюда стресс. Потом самоистязание. И что дальше? Ничего хорошего. Ха-ха-ха.

— Неужели у вас никогда не было такого, что вы хотели что-то хорошее сделать, а получалось плохое?

— Нет, не думаю. Я — буддийский монах. Значит, мое тело, душа и ум должны быть посвящены благополучию всех живых существ. При этом я не должен ждать какой-то награды за это. Если ты чего-то ждешь, то ты уже бизнесмен. Или бизнесвумен. Хе-хе. Это в бизнесе ты что-то хорошее делаешь и ждешь прибыли. А тут все без остатка и неважно, как к тебе этот человек относится.

Недоумение. Вот что я чувствую после интервью. У меня-то такой сложный, я уверен, вопрос — и про неоднозначность, и про благие намерения, и про ангела с бесом. Он же все сводит к прописным истинам. Помогайте друг другу, так, глядишь, и зла не сотворите.

А то мы не знали. И все же изнутри меня колет: не все так просто. Нутром чую, есть второе дно у этих ответов. Днем, после интервью, уже в номере, я отключусь, увижу во сне Далай-ламу с котенком на руках, потом станет тепло, я проснусь и пойду шататься по огромному отелю. Я буду встречать очень разных людей, приехавших на учения, и задавать им примерно одни и те же вопросы.

Вот Саша Нариньяни. Высокий, подтянутый, с бородкой. Безошибочно похожий на московского буддиста. Он когда-то был, впрочем, не московским буддистом, а успешным московским адвокатом и, как сам говорит, «другой личностью». В 1995-м он все бросил и переехал в Дхарамсалу. Поселился в пятистах метрах от дома Далай-ламы и начал учить тибетский язык. Выучил его за три года и стал переводчиком. Переводил синхронно учения разных учителей и лам на английский и французский, потом вернулся в Москву и открыл издательство буддийской литературы.

«Встреча с Далай-ламой — это как в баню для души сходить. Как ребенком выходишь, сияешь, улыбаешься, — Саша сам улыбается, а потом задумывается. — Но в то же время, если бы я встретил его в аэропорту как замызганного китайца с чемоданчиком таким, в китайской одежде, в кепочке, произвел бы он на меня такой же эффект, если бы я сидел с ним в зале ожидания, или нет? И на этот вопрос я для себя ответа не знаю».

Вот и я не знаю. С одной стороны, он ведь действительно человек мощнейшей, убойной харизмы. Но харизматики и в семье пастухов на взгорьях тибетской глуши тоже рождаются, ничего нового. Далай-лама ХIV и правда происхождения очень простого.

Сто раз уже рассказана история о том, как в глухую горную деревню в 1937-м пришла делегация лам, показала мальчику игрушки предыдущей реинкарнации, и мальчик закричал: «Мое! Мое!» Но уже через двадцать лет мальчик выдержал философский диспут с пятнадцатью учеными и сдал еще тридцати монахам экзамен по логике (вот, кстати, откуда манера даже религиозные суждения подводить под четкую причинно-следственную связь). Сюда же надо добавить феноменальную память и способность находить со всеми (кроме китайской компартии) общий язык.

«Все, что он говорит, — простые вещи. Их и я могу сказать, и многие люди говорят, — рассказывает буддийский монах, тезка Далай-ламы — Тензин, в миру — Женя из Новосибирска. — Но наш ум обладает потенциалом: мы с легкостью впадаем в гнев, в расстройство, в депрессию, потому что у нас потенциал к этому уже развит. И для того чтобы развить, применяя противоядие, наоборот, противоположные качества — благие, нам нужно слушать учителя вновь и вновь».

Понятно, думаю я. То есть Его Святейшество пребывает в роли учителя даже на интервью. И уж тем более на учениях.

Сюда, в Индию, на встречу с Далай-ламой приезжают полторы тысячи паломников. В основном это люди из трех буддийских республик России: Бурятии, Калмыкии и Тувы. Женщины, похожие на учительниц, надевают яркие и блестящие национальные костюмы. Почему? «Ну что вы за вопросы задаете! Это же для нас праздник». А Далай-лама? «А Далай-лама — божество».

Чойдорджи Будаев, бывший председатель Центрального духовного управления буддистов России, рассказывает про свою мечту — омыть Его Святейшеству ноги. Желательно, когда он приедет в Бурятию. В Иволгинском дацане недалеко от Улан-Удэ у Чойдорджи даже резиденция для Далай-ламы построена.

Только хозяин в ней ни разу не появлялся: во въездной визе Далай-ламе Россия отказывает с 1992 года. «Китай считает меня демоном, нацистом и сепаратистом», — он говорит об этом с веселой гордостью. МИД России, думаю, Далай-ламу демоном не считает, но на всякий случай злить Китай не хочет. Буряты, калмыки и тувинцы едут в Индию сами.

Огромный зал ранним утром затихает. Снова какое-то напряжение в воздухе подсказывает, что он уже рядом. Бурятские женщины начинают петь красивый гимн-обращение Мигзем, потом вдруг резко прекращают и склоняются, сложив руки у груди. Но появляется не божество, а тот самый веселый молодой семидесятивосьмилетний монах. Он поднимается сначала на сцену, потом встает ногами на огромный красивый трон, со смехом машет всем руками и садится по-турецки. То есть по-тибетски.

Пока переводчик переводит на русский первые приветственные слова, божество озабоченно оглядывает передние ряды в поисках знакомых. Встречает глазами меня, радуется, энергично машет рукой. Находит Сашу Нариньяни, пародийно изображает руками его длинную бородку, хихикает.

Съедает пастилку, приготовленную тибетским доктором. Комментирует: «Спокойно. Это лекарство. Не наркотики». И после паузы: «Ну а теперь начнем». Я с готовностью раскрываю «Бодхичарья-аватару», средневековый философский трактат, который Далай-лама намеревается комментировать ближайшие два дня. Ожидаю, что теперь-то мудрость польется рекой. И раскроет мне он, четырнадцатая инкарнация Будды Сострадания, глаза на хитроумное устройство рода человеческого. Расскажет такое, о чем никогда не задумывался.

«В общем, нас семь миллиардов», — слышу я.

Как?! Опять? Опять про семь-миллиардов-людей-братьев-сестер-социальных-животных-искренность-сострадание-взаимовыручка? И все?

Дальше строки из «Бодхичарья-аватары»:
Но если слон ума крепко-накрепко связан
Со всех сторон веревкой памятования,
Все страхи исчезнут,
А все добродетели сами придут в мои руки.

Буквально каждую строчку поэтического трактата, написанного древним левитирующим монахом, он объясняет так:

«Перестаньте цепляться за собственное “я”. Оглянитесь вокруг — здесь везде люди. Контролируйте свой ум и развивайте памятование: вы должны приносить пользу всем живым существам».

Поэма тем временем сильно прибавляет в лютости:
Когда содрана кожа с тела,
Оно внушает ужас.
Как можно, зная это,
К нему по-прежнему испытывать влечение?

Но он будто не замечает средневековых ужасов, и все о своем. В стотысячный раз напоминает о любви к ближнему, как будто строчки про сдирание кожи — об этом.

Для Далай-ламы глобальное важнее частного. Вот за день до учений я продолжаю задавать ему свои вопросы.
— Возможно ли делать добро, сотрудничая со злом? У нас в России многие не в восторге от нынешней власти, но сотрудничают с ней, полагая, что творят благо. Как определить границу такого взаимодействия?
— В этом, как и во многом другом, вы должны мыслить глобально. Есть действия, которые в короткой перспективе могут не принести пользы, а в дальней — дадут положительный эффект. Тогда можно и поучаствовать. Такие ситуации рассчитаны на ваш интеллект. Ему за возможные последствия и отвечать. Анализируйте, принесет ли это пользу в долгосрочной перспективе.

А вот еще:

— Возможно ли совершать добро, делая попутно зло? Ну, например, продавать наркотики, помогая выжить собственной семье? (Тут я, конечно, намекаю на «Во все тяжкие», пользуясь тем, что у Далай-ламы вряд ли нашлось на этот фильм время)

— Если другой возможности нет, то... Хотя все равно это сложно. Цель продажи наркотиков — зарабатывание денег. Эти деньги нужны для помощи семье. Но наркотики при этом рушат чью-то еще жизнь. Так что лучше этого не делать. Ну вот есть же эта большая... как ее, компания? Картель! В Латинской Америке. Ну вот продают они наркотики за деньги. Кормят свои семьи. Но это огромная, несоизмеримая опасность для других. А как раз соизмерять здесь и нужно. Так что лучше уж не надо.

На этом мое личное время с Далай-ламой заканчивается, и я с ужасом понимаю, что это и есть мое интервью. Набор банальностей и очевидностей. С ним мне ехать обратно в Москву и писать о бесконечной мудрости Его Святейшества.

Само Его Святейшество тем временем обаятельно шутит. Корреспондент федерального телеканала просит его сформулировать обращение ко всем буддистам, чтоб не покупали статуэтки из слоновой кости.

«Когда я утром куда-нибудь еду, — хитро улыбаясь, начинает он, совсем не глядя в камеру, — нередко вижу на дороге грузовики с цыплятами. Много-много цыплят, они едут в тесноте, и их всех скоро съедят. Ужасно их жалко. А еще рыбы. Вот мы ловим и ловим рыбу, едим и едим ее, а ведь тоже живое существо. И вот представьте: что скажут рыбы, если услышат, что Далай-лама все время говорит о слонах?»

Смех. Я жалею, что не назадавал ему разных шутливых вопросов и не наполучал кучи шутливых ответов. Разошлись бы на цитаты. Что скажут рыбы и слоны, когда услышат, что вместо них мы говорили о добре и зле? Это, кстати, не единственный раз, когда он упоминает о животных. Он как-то рассказывал, что летел в самолете и на него сел комар. Далай-лама комара отогнал, и тот пересел на сидящую рядом австралийку. Та, не задумываясь, прихлопнула комара. «Мне хватило, — сказал Далай-лама, — трех минут разговора с ней, чтобы она пообещала никогда больше не убивать даже насекомых».

На вопрос корреспондента про белую ложь и пропаганду как ее разновидность сначала указывает, что у нас побольше опыта в пропаганде, а потом предлагает такую историю: «Один буддийский учитель рассказывал об охотнике, гнавшемся за животным.

Монах увидел, как мимо него пробежал зверь, а следом появился охотник и спросил: “Куда побежал зверь? Покажи!” И вот дилемма: если монах скажет правду (а он всегда должен говорить правду), охотник побежит туда, и живому существу будет угрожать опасность. И чтобы спасти жизнь животному, монах должен солгать — это ясно сказано. Так что, как бы это дико ни звучало, на вопрос: “Ты видел зверя?” — монах должен ответить: “Я видел цветок”».

Снова смех. А я вспоминаю, что по Дели шастают стаи бродячих собак и я, отшатываясь от них, ни разу не подумал так, как он. С состраданием.

Тут в кресло напротив Далай-ламы садится режиссер Иван Вырыпаев. Он приехал снять небольшое интервью с Далай-ламой для своего фильма «Спасение» — о католической монахине, приехавшей с миссией в Тибет.

Далай-лама — идеальный персонаж для того, чтобы поговорить о диалоге религий. Вот что он отвечает Ивану: «Будда проповедовал разные, иногда противоположные вещи разным ученикам. Потому что его ученики видели мир по-разному. Он никогда не говорил: примите это и не спорьте. Люди разные. Из этого мы многому должны научиться. Вот я, например, буддист.

У нас нет концепции Бога-создателя. Но я безмерно уважаю те религии, где центром веры является как раз таки Бог. Да без проблем. Религия – это личное дело отдельного человека, его сознания. А сознание у всех разное. Поэтому, если кому-то нравится концепция Бога-создателя, практикуйте ее. Если ближе теория закона причины и следствия — пожалуйста. Ну а если вам и это не нравится, оставайтесь неверующим. Вообще, до тех пор пока вы честный, искренний и сострадательный, но при этом неверующий, мне это только нравится», — говорит Далай-лама и снова смеется.

Кажется, он вообще не в состоянии понять, как одни верующие могут ненавидеть других верующих, а все вместе объединяться на почве презрения к атеистам. Он и во время учений несколько раз повторяет об уважении к другим конфессиям и — отдельно подчеркивает — к неверующим. И в который раз упоминает семь миллиардов: «Мы все не можем быть одной веры. Но и верующие, и неверующие хотят одного — счастья. Значит, в этом мы все едины».
Я начинаю понимать, что это все неслучайно. Не просто так он говорит о семи миллиардах. Дело в том, что он за все эти семь миллиардов… переживает. Вот в прямом смысле.

Вообще, Далай-ламы являются перевоплощениями бодхисатвы Сострадания. То есть они на Земле назначены как бы ответственными за сострадание. Далай-лама ХIV, Тензин Гьяцо, тибетский изгнанник, гражданин Индии, 1935 г. р., место жительства — Дхарамсала, чувствует себя в ответе за страдания всех живых существ. А особенно семи миллиардов.